Как чехи прожили травму, оставленную коммунистами: разговор с документалисткой

Хелена Тршештикова — легенда чешской документалистики. Автор десятков фильмов, работает с методом долгосрочного наблюдения или часосборного кино — то есть фиксирует жизнь своих героев на протяжении долгих лет. 
Мы пообщались с Хеленой о творчестве во времена цензуры и социализма, кризис надежды и переработку белорусской травмы.

Невозможные темы

Вы пришли в киноиндустрию, когда в ней отчасти работали мужчины. И начали снимать кино в том числе о женщинах. Насколько сложным был этот путь в 70-е годы — в эпоху нормализации, когда после событий 1968-го года коммунисты пытались вновь взять под контроль политическую, экономическую и культурную жизнь страны?

Хелена Тршештикова: я поступила в киноакадемию FAMU (Высшая школа кинематографии и социальных наук, — ред.) в 1969 году, тогда там было мало женщин, я была единственной на курсе. Но со временем, особенно в области документального кино, появлялось больше и больше женщин. Больше, чем в художественном кино... Когда я только начинала снимать свои университетские фильмы, я работала в организации, которая называлась "короткометражный фильм", — это было время цензуры, когда было вполне понятно, что некоторые темы недопустимы, невозможны, и у нас не было шанса заниматься этими темами. Но у меня было ощущение, что важно показывать жизнь обычных людей, как говорят, здесь и сейчас, поэтому я старалась это делать, хотя люди, которых я снимала, не были диссидентами или какими-то интересными или запрещенными авторами. Они были обычными гражданами тогдашней Чехии. Мы старались показать обычные проблемы, с которыми они сталкиваются в своей жизни. Но, естественно, все время нужно было остерегаться, с этим я сталкивалась, и бывали очень неприятные ситуации.

Например, во время учебы я сделала фильм о деревне, которая должна была быть снесена, так как лежала в долине, которую планировали затопить — чтобы сделать дамбу для обеспечения Праги питьевой водой. Я снимала прощание людей со своими домами, и там была сцена последней мессы в костеле. Этот студенческий фильм был выбран для участия в фестивале в Оберхаузене, городе в тогдашней Западной Германии. Туда я, естественно, поехать не могла — это было невозможно. Поехал мой профессор, который, а тогда я этого не знала, вырезал из фильма сцену последней мессы в костеле, так как она идеологически не подходила.

Дневник

Как вы выбирали темы и как легко герои соглашались сниматься?

Хелена Тршештикова: Я действительно старалась, насколько это было возможно, снимать фильмы про обычных людей. Лучшим примером этого был проект "Супружеские этюды", которые я начала снимать в 1980 году. Мы снимали молодые пары в течение пяти лет с момента их свадьбы. Пять лет. Людей выбирали в ЗАГСе, куда они приходили забронировать дату регистрации брака. Единственным условием было, чтобы молодым было между 18 и 24 годами, чтобы это была их первая свадьба и чтобы у них еще не было детей. Сначала нам удалось договориться с десятью парами. Мы о них ничего не знали — это были абсолютно случайные люди, которые согласились участвовать в нашем проекте. Потом оказалось, что у нас нет средств на десять пар, поэтому в конце концов мы снимали шесть пар и наблюдали за их обычной жизнью. Сначала шесть лет, потом проект закончился. Через какое-то время я к ним вернулась, и мы до сих пор снимаем, а это уже сорок пять лет.

В то время предложение вроде — мы будем вас какое-то время снимать — было чем-то очень непривычным. Сейчас в Чехии есть разные реалити-шоу и так далее, куда отбирают зрителей. А тогда ничего такого не было. Эти люди согласились, и я постоянно пыталась сохранять с ними хорошие отношения, не раздражать их, но вместе с тем снять что-то интересное. Я должна сказать, что после первой части, после первых шести лет с нами оставались все герои. На первом этапе одна пара развелась, и мужчина из этой пары через какое-то время не захотел продолжать съемки, но все остальные были согласны, и мы снимаем до сих пор. Однако с тем мужчиной, который первым покинул этот проект, я поддерживаю контакт, мы иногда встречаемся за кофе, разговариваем, и я знаю о нем довольно много — просто он больше не хотел сниматься.

Чтобы долго снимать человека должно быть доверие между героем и режиссером? Как вам удается сохранять отношения?

Хелена Тршештикова: Когда мы начали снимать "Супружеские этюды", все пары быстро завели детей. Иногда они женились потому, что женщина уже ждала ребенка, и где-то через год наших съемок, когда их детки уже родились, забеременела и я. И вдруг я сама оказалась в этой ситуации — теперь я ждала ребенка. И они отдавали мне какую-то детскую одежду. Они видели, что я живу так же, как и они, что я не какой-то там человек из большого мира кинематографа, что я обычная женщина, которая живет и решает те же проблемы, что и они. Я думаю, это нас очень сблизило. Я всегда стремилась, чтобы в течение съемок среди моих коллег не было того, что часто бывает среди кинематографистов — чтобы люди не задирали нос, не смотрели на обычных людей сверху вниз... Я хотела, чтобы мы все были в одной лодке. И поэтому, видимо, это продолжается так долго.

В своем творчестве вы затрагиваете сложные темы. Это и распад семьи, и жизнь на улице, тюрьма, наркотики... Вы часто плачете, когда снимаете или монтируете свои фильмы?

Хелена Тршештикова: Стараюсь не плакать. Естественно, бывают моменты, когда мне действительно тяжело и плохо, но я стараюсь не показывать этого, потому что я делаю свою работу добровольно, никто меня не заставляет. Поэтому я изо всех сил стараюсь делать ее так, чтобы меня лично это не разрушало. Чтобы единственный эффект этого был в помощи этим людям, но при этом чтобы меня саму это не разрушало. Я борюсь с этим и снова, и снова возвращаюсь к работе, и мне кажется, что пока у меня хватает на это сил.

Добавлю, что от одиннадцати лет я пишу дневник. И когда мне тяжело, я пишу об этом в дневник и частично благодаря этому даю советы. Можно сказать, что мои дневники и опыт их написания привели меня к методу времясборного кино.

Как на героев ваших фильмов повлияла "бархатная" революция?

Хелена Тршештикова: Все это время было очень напряженным. Некоторые начали заниматься бизнесом и делать то, что раньше, при коммунизме, было невозможным. Они стали независимыми, не должны были оставаться на работе, которая им не нравилась, и могли пытаться реализовать собственные идеи или заниматься тем, что им нравилось. Это не всегда получалось, но перемена, по-моему, была видимой. Хотя это были обычные люди, а не диссиденты или подобные личности, в жизни которых это проявилось гораздо ярче.

Осталось ли в чешском обществе что-то от сознания времен коммунизма?

Хелена Тршештикова: Я думаю, это зависит от возраста и от того, сколько человек прожил в коммунизме. На мне это точно оставило след в том смысле, что я намного больше ценю свободу и блага, которые она приносит, возможности, которые у нас есть — чем, например, мои дети или еще более молодые люди, не имеющие с чем сравнивать. Они очень критично относятся к эпохе, в которой мы живем, и не могут представить себе всю эту систему приказов, запретов и ограничений, в которой мы жили тогда и которая нас, естественно, формировала. Я лично очень ценю время, в котором мы живем.

Популизм и ложь

Как вы оцениваете изменения в Чехии, произошедшие после падения коммунизма? Чего вы лично ожидали и что из того, о чем вы мечтали, сбылось?

Хелена Тршештикова: Трудный вопрос. Я, естественно, мечтала о том, что буду жить в стране, где нет цензуры, где я смогу свободно говорить и выражать свои взгляды. Это сбылось. Где я смогу путешествовать, выехать из своей страны и снова в нее вернуться, увидеть другие страны, поучиться у них — все это правда. Но, наверное, настали определенные ситуации, которые мы не могли себе представить — это борьба за власть, коррупция и подобные вещи, свидетелями которых мы становимся и которые воспринимаем негативно. Но у меня навсегда останется ощущение, что та ситуация, в которой мы живем сейчас, со всеми негативными аспектами, которые можно описать, в миллион раз лучше той, в которой я прожила первую половину своей жизни.

Какие вызовы сейчас стоят перед чешским обществом?

Хелена Тршештикова: Вызовов, естественно, много. Сейчас перед нами стоит большой вызов. Нас ждут выборы, и здесь нужно не поддаться популизму, не поддаться политикам, которые строят свою программу через пристальное наблюдение за тем, чего хочет гражданин. И обещают ему все это независимо от того, возможно ли это осуществить. Я бы хотела, чтобы было понятно, что раздавать людям одни обещания — это путь не в ту сторону, хотя в глазах граждан это выглядит привлекательно: вы узнаете, что все будет стоить меньше, почти все, все проблемы, которые граждане испытывают, очень скоро решатся. Но это невозможно, это неправда, это популизм. Популизм и ложь. А если к этому добавляется еще и ненависть к иностранцам — это позиции, которые презентуют некоторые партии... Я должна сказать, что мне это очень-очень не нравится и меня это очень злит. Это очень плохо.

Можно ли говорить, что эпоха постсоветского подъема и веры в демократию закончилась?

Хелена Тршештикова: Я очень надеюсь, что эта эпоха не закончилась, и что это проявление демократии — то, что есть разные политические партии, разные люди, разные взгляды, и то, что мы можем дискутировать об этом. Возможно, что в какой-то момент гражданин предпочитает партию, которая, может, слишком популистская или негативистская по отношению к иностранцам, и что на какое-то время здесь наступит ситуация, с которой я не согласна, но это однозначно не конец демократии. Для людей, которые с этим не согласны, а к ним принадлежу и я, все еще остается возможность проявить свое мнение и открыто протестовать, если у меня будет такая потребность. И есть вероятность, что все снова повернется в сторону такой демократии, которую я себе представляю — без популизма и ксенофобии.

Может ли творец быть вне политики?

Хелена Тршештикова: Я думаю, что полностью вне политики быть невозможно, но может существовать разная степень отношения к политике. Некоторые мои коллеги снимают именно политические фильмы, и это их цель — своими фильмами они пытаются строить в зрителях какое-то отношение к определенной политической теме. Они не скрывают, что отношение к политическим темам — это их штандарт. А есть режиссеры, для которых эти темы — не ключевые, но несмотря на это, их политический профиль очевиден из-за того, что они делают. Как минимум из-за того, какие темы они избирают, хотя они не совсем верно и эксплицитно политические. Гораздо более субтильно, но их профиль видно. Я думаю, что быть полностью аполитичным режиссером невозможно. И даже то, что мы жили во время коммунизма, и то, что мы тогда снимали, показывало наше отношение к режиму, пусть и очень косвенно, но определенное несогласие с официальной коммунистической доктриной в тех фильмах было, хотя и очень слабое.

План на смену

За последние 5 лет Беларусь покинуло большинство независимых кинематографистов. Они продолжают снимать кино в эмиграции. Однако заметна их растерянность, в том числе из-за отсутствия понятных источников финансирования. Что бы вы им посоветовали?

Хелена Тршештикова: Я жила при тоталитарном режиме, но не была в эмиграции. Я снимала и хотела показать жизни обычных людей. Если бы я была в эмиграции, я бы, может, старалась показать работу интеллигенции в эмиграции, их деятельность ради освобождения Беларуси. То есть, например, как живется людям, которые эмигрировали, где они работают, насколько на них влияет страна, в которой они живут, что они в этой стране хвалят, к чему относятся критически, что бы они хотели перенести в Беларусь, если там изменится режим и они смогут вернуться. Просто рефлексию ментального белорусского мира, пусть за рубежом, но все же белорусского.

Многие белорусские режиссеры в своем творчестве рефлексируют над событиями 2020 года. Как долго стоит творцу переживать травму?

Хелена Тршештикова: Возможно, то, что я скажу, будет звучать наивно. Но если взять 2020 год и отъезд в эмиграцию, то, по-моему, если бы мы в жанре часосборного фильма наблюдали за определенными людьми, то интенсивность, с которой они будут переживать эту травму, вероятно, будет снижаться. Но вместе с тем, из-за этого снижения, это уже будет не травма 2020 года, а план на смену. И вот эта трансформация травмы в план, в какие-то раздумья, активные раздумья, когда человек занят не только травмой — то есть не сидит вот так, не держится за голову и не думает, как жить дальше. Я знаю, что это звучит наивно, но у меня тоже есть какой-то опыт. 
Заранее извиняюсь, это мой упрощенный взгляд человека, который не совсем глубоко в теме и в белорусских проблемах, но я бы, например, сосредоточилась на Светлане Тихановской и каждые 3 месяца или полгода посещала бы ее и спрашивала, чем она сейчас занимается, о чем думает, а через полгода снова, и снова, и так далее. И сделала бы такой фильм, который бы показывал, как эта женщина размышляет, как она живет, как она встретилась со своим мужем, что это за ощущения после такого длительного периода, который они прожили. Она может сказать: "Нет, я не хочу, чтобы меня снимали”, тогда кто-то другой. Я бы попробовала.

"Ты дурак!"

А как долго чехи переживали травму, оставленную коммунистами?

Хелена Тршештикова: Зависело от судьбы данного человека — какой была его жизнь при коммунистах. Один случай — люди, которые были за решеткой по политическим причинам, другой — дети людей, которых в 50-х годах казнили, а они жили дальше. Я думаю, что это точно были более сложные переживания, чем у обычных людей, потому что сегодня до 10 процентов людей готовы голосовать за коммунистов. Вероятно, это люди, которые убеждены, что в период коммунизма нам жилось хорошо. Для меня это абсолютно непонятная мысль, но это так... Я очень долго перерабатывала то, как изменились определенные привычки, что действительно не надо больше бояться говорить какие-то вещи перед незнакомыми людьми. Что можно совершенно свободно высказываться, в худшем случае вам кто-то скажет: "Ты дурак!" Это самое страшное, что может случиться. И я думаю, что люди моего поколения всегда будут носить это в себе и никогда от этого не избавятся. Я думаю, что это определенный жизненный опыт, который приходит в детстве и молодости и в большой степени формирует человека.

Например, в 68-ом году, когда сюда ворвались русские танки (а перед этим, в 68-ом году ситуация немного раскрепостилась), летом я работала няней в Западной Германии. Там меня застал приход русских танков. У меня была подруга француженка, которая тоже смотрела детей. У нее был друг студент, и она сказала мне: "Наши студенты организуют большую демонстрацию против вторжения русских в Чехию. Приходи на демонстрацию, ты бы могла там выступить". Я пошла туда, я была абсолютно сломанным человеком, для которого рассыпался весь мир, когда увидела по телевизору, как перед нашим домом на Вацлавской площади ездят танки — меня это просто убило. Я пришла туда и пыталась сказать об этом. У меня было ощущение, что они делают вид, что понимают меня, но на самом деле они меня совсем не понимали. Они совершенно не могли представить себе моих переживаний, и казалось, что они больше всего ждут, когда демонстрация закончится и мы все вместе как следует напьемся.

Этот опыт остался во мне, и я не могу отделить это переживание от своей личности. Я очень тяжело это переживала, а через полгода Ян Палах совершил акт самосожжения. Меня это очень шокировало, так как он был почти мой ровесник, на несколько лет старше. И тогда мы с моей лучшей подругой дали себе обещание навсегда, что никогда, никогда, никогда не вступим в коммунистическую партию и никогда не будем встречаться с коммунистом. И мы его сдержали.

Не сдаваться

Вы могли себе представить, что в 2025 году над Европой будут летать русские дроны?

Хелена Тршештикова: То, что война сюда вернется, она будет близко, я долго не могла себе представить. И даже должна сказать, что в 2014 году, когда русские захватили Крым и часть Украины, я не могла подумать, что может быть эскалация. У меня было ощущение, что это русская ненасытность, но я не ожидала, что они пойдут дальше. И то, что случилось в феврале 2022 года, меня очень шокировало, и я очень переживаю. Благодаря собственному опыту, меня это действительно очень сильно затрагивает.

У меня есть две студентки из Украины, и они, естественно, снимают в Украине, поэтому я вижу все и с их точки зрения. Одна из них из Лимана, и ее фильм — о поездке в места детства. Она приехала в пустую квартиру, где взяла какую-то семейную икону, которую хотела спасти. К фронту оттуда 10 километров, и вот она приезжает, заходит в свою детскую комнату и уезжает с той иконой в Киев... Поэтому я очень хорошо их понимаю. Я думаю, что то, через что мы прошли, оставило у нас след. Хотя ситуация была другой, но определенный тип ощущений у нас останется навсегда.

Что нам делать с кризисом надежды, который заполонил мир и наш регион?

Хелена Тршештикова: Это прекрасное выражение — кризис надежды. Я думаю, что нам нельзя сдаваться... Когда я представляю себе наших политических соперников, я думаю, что их цель — подавить нас. Чтобы мы махнули на все рукой и жили свои маленькие жизни, не оглядывались вокруг себя и ничего не критиковали. Чтобы мы были рады, что можем купить хлеба, и молчали. И мы не должны этого допустить. Я думаю, что наша надежда должна заключаться в убеждении, что нельзя сдаваться. И что это должно быть всегда, в любых обстоятельствах. Это легко сказать, но иногда это очень трудно сделать, и все же, по-моему, это убеждение должно у нас присутствовать. Нельзя сдаваться. Я знаю, что это выглядит так, будто я здесь вам что-то внушаю, у меня есть крыша над головой и работа, но в моей жизни были моменты, когда все было по-другому, и до сих пор, естественно, бывают ситуации, когда меня охватывает отчаяние из-за каких-то жизненных обстоятельств, но я говорю себе: я не сдамся, я не сдамся, я не сдамся. Я бы хотела об этом кричать. Не сдаваться.