Клетка Фогеля. Как Запад выкупил у Штази тысячи политзаключённых

— Я сейчас сижу в тех же штанах, в которых меня позавчера выводили из камеры, — говорит на своей первой после освобождения пресс-конференции политзаключённый анархист Микола Дедок. Так он отвечает на вопрос про планы на будущее. Дедок имеет в виду, что ему нужно сперва разобраться с бытовыми проблемами прежде, чем браться за глобальное планирование.

Силовики забрали у него паспорт. У активиста партии “Народная Грамада” Сергея Спариша отобрали обручальное кольцо и девять книг. Говорят, у кого-то забрали даже написанные в тюрьме стихи. А потом людей посадили в большой белый автобус и увезли из страны в соседнюю Литву — без вещей и документов.

Перед освобождением многих оскорбляли, заставляли слушать официальный гимн Беларуси — но не били, потому что знали, что спустя сутки белорусских политзаключённых увидят европейцы. “И наши лица должны быть чистенькими”, — объясняет логику силовиков Дедок.

Это освобождение с последующим выдворением из страны стало результатом переговоров делегации США с Александром Лукашенко. В обмен на освобождение людей приостановили действие санкций в отношении “Белавиа”.

Практически такой же маршрут на автобусе — из тюрьмы в неизвестность — десятилетиями проделывали восточногерманские диссиденты, которых западная Германия выкупала у режима ГДР. Правительство ФРГ платило не приостановкой санкций, а буквально деньгами и товарами, и за годы существования восточногерманского режима выкупило у него больше 33 тысяч политзаключённых.

Перед тем, как отправить “выкупленных” людей на Запад, их переводили в тюрьму города Хемниц, который находился недалеко от границы. Здесь диссидентам прописывали усиленное питание, чтобы власти ГДР не чувствовали неловкости перед свободным миром за измождённый вид людей. И из этой тюрьмы политзаключённые уезжали на секретном автобусе, с пустыми руками.

Автобус был другим. Из восточной Германии в Западную ездили немецкие Magirus-Deutz. Из Беларуси 11 сентября политзаключённых увозили на туристическом китайском “Ютонге”. Но в остальном в этих двух сценариях меньше отличий, чем в расстановке кресел в салоне.

Корреспондентка Еврорадио Феофания Львова побывала в бывшей тюрьме восточногерманского Хемница. Она не берётся искать в камерах чужой тюрьмы ответы на этические вопросы, с которыми уже столкнулись белорусы, наблюдая за переговорами Лукашенко и США (или, если хотите, за торгом). Она надеется найти в этих камерах ещё больше вопросов — и это даст белорусскому обществу возможность лучше подготовить ответы.

Осуждён за попытку улететь из ГДР на самолёте

Когда восточная Германия была диктатурой, Хемниц назывался Карл-Маркс Штадтом. В центре города до сих пор стоит огромная голова Маркса. Над ней — призыв к пролетариям на четырёх языках. Приезжая в восточную Германию чувствуешь себя дома — не из-за Маркса, а из-за широты улиц. В какой-то момент кажется, что идёшь по минскому проспекту Независимости и вот-вот выйдешь к гостинице “Минск”.

Но на деле, если долго идти по восточногерманскому “проспекту Независимости”, выходишь к бывшей тюрьме Кассберг. Здесь мы договорились встретиться с Михаэлем Шлоссером, который в 1980-х провёл в одной из камер этой тюрьмы четыре месяца. Господина Шлоссера осудили за попытку побега на Запад.

Сейчас здание тюрьмы стало мемориальным центром, и одна из камер обклеена плакатами, в которых рассказывается история Шлоссера. Я знаю, что иногда он проводит здесь экскурсии для школьников, но всё равно немного переживаю — не травматичен ли опыт возвращения в тюрьму? Стоило ли назначать интервью именно здесь?

Господин Шлоссер уверяет меня, что никаких травматичных воспоминаний с тюрьмой его больше не связывает. Между тюрьмой и этим днём — целая жизнь, часть из которой прошла на Западе. Шлоссер был одним из тех, кого ФРГ выкупила у режима ГДР. На его досье так и написано: “Дано разрешение на выкуп”.

Но чем Шлоссер навредил восточногерманскому режиму? Только тем, что хотел от него сбежать.

В начале 1980-х молодой механик Михаэль Шлоссер работал на телевидении и мечтал открыть собственную автослесарную мастерскую. Восточная Германия ещё не знала, что Шлоссер был прекрасным специалистом — настолько блестящим, что, получив отказ в открытии мастерской, он в одиночку построит самолёт и попытается улететь на нём на Запад, чтобы там продолжать заниматься любимым делом.

— Я думал так: если в этой стране во мне не хотят видеть хорошего механика, то я должен уехать. Правда, не понимал, как это сделать, — рассказывает Михаэль Шлоссер, когда мы гуляем с ним по этажам бывшей тюрьмы.

Идея пришла в отпуске, когда он приехал погостить к друзьям в Чехию. Михаэль сидел в кемпинге, слушал радио — ловил западную волну, и поймал объявление издательства “Аксель Шпрингер”.

— Они заявляли, что тому жителю ГДР, который решится покинуть страну на самостоятельно построенном вертолёте, сможет воспользоваться крышей издательства в качестве площадки для посадки, — рассказывает мне Михаэль Шлоссер.

“Аксель Шпрингер-Ферлаг” — один из крупнейших европейских издательских и медиаконцернов. В 1966 году он построил высотку для своей штаб-квартиры прямо у Берлинской стены. Вот на неё и должен был приземлиться вертолет.

Звучит как шутка мошенников.

— Сперва я тоже не воспринял это предложение всерьез, — говорит мне Шлоссер. — Но мой друг из Чехии дозвонился до “Аксель Шпрингер”. К телефону подошёл редактор и подтвердил: да-да, мы действительно сделали такое заявление. И тому, кто сможет реализовать этот план, заплатим миллион западных марок.

Чтобы построить вертолёт, у Шлоссера не хватало чертежей, но он сконструировал небольшой одномоторный самолётик. У самолёта был глушитель, и если бы кто-то и услышал шум в небе, то Шлоссер в это время уже был бы на Западе. Механик всё предусмотрел, и всё должно было пройти гладко. Даже дату побега он выбирал тщательно.

Шлоссер полетит 11 ноября 1983 года. Рано утром.

В Германии как раз начнётся карнавал, по всей стране будут праздновать. Наверняка пограничники выпьют. Никто не обратит внимания на самолёт в небе.

Но когда Михаэль Шлоссер строил эти планы на ноябрь, он не знал, что у Министерства госбезопасности ГДР (Штази) уже был ордер на обыск его дома. Побег сорвался из-за доноса.

Кто-то из коллег заметил, что механик слишком увлечён статьями о дельтапланах в венгерском журнале, и агенты Штази стали следить за Шлоссером. Он заметил слежку, когда в журнальном киоске ему предложили оставить паспортные данные, чтобы выписать для него свежий номер. Паспортные данные? Шлоссер понял, что привлёк к себе внимание Министерства госбезопасности.

— Когда [после открытия архивов Штази, — Еврорадио] появилась возможность прочесть моё досье, оказалось, что в нём больше 5 тысяч страниц, — говорит Шлоссер.

Я переспрашиваю — тысяч?! И он разводит руками, чтобы показать впечатляющий объём воображаемой папки. Да, пять тысяч страниц. Штази знали о его планах всё.

За попытку бежать из ГДР Шлоссера приговорили к 4 годам и 4 месяцам тюрьмы. А готовый к вылету самолёт забрали, механик до сих пор не знает, где он.

— Но в тюрьме я провёл только шесть с половиной месяцев: 5 декабря 1984 года Западная Германия выкупила меня у ГДР.

Как и 90% всех политзаключённых, за которых вступался Запад, за несколько месяцев до освобождения Шлоссера перевели в эту тюрьму в Карл-Маркс Штадте.

Теснота камеры убивала. Шлоссер смотрел на дверь и думал о своём самолёте. Мысль о нём поддерживала. Вот всё закончится — и он сможет построить новый. И ещё один. И ещё. После освобождения Шлоссер построит три самолёта.

“Он провёл в тюрьме 17 лет и не мог поверить, что кто-то о нём помнит”

В 1962 году произошёл обмен советского шпиона Рудольфа Абеля на американского лётчика Генри Пауэрса, и это дало сигнал к тому, что переговоры между враждующими режимами возможны. Вы могли видеть эту историю обмена глазами Стивена Спилберга — он показал сложную предысторию сделки в оскароносном фильме “Шпионский мост”.

Доктор Ян Филипп Вольбёрн, автор книги о выкупе политзаключённых, обращает внимание на исторический контекст, в котором проходили эти сделки. Мир стоял на грани ядерной войны.

— То есть всё началось в момент, когда обе стороны поняли, что ситуация больше не может развиваться так, как развивалась в последние годы. И эта торговля заключёнными была попыткой понять, как далеко мы можем зайти и можем ли мы вообще заключать договорённости с другой стороной, — рассказывает доктор Вольбёрн.

И оказалось, что переговоры возможны. Вскоре после обмена Абеля на Пауэрса, федеральное правительство обменяло ещё восемь заключённых на 200 тысяч немецких марок. Это был первый и единственный настолько неприкрытый выкуп, когда людей меняли буквально на сумку с деньгами. Кульминация была настолько кинематографичной, что потянула бы на ещё одну оскораносную драму: сумку с деньгами передавали в берлинском метро на станции “Фридрихштрассе”.

— Один из выкупленных тогда политзаключенных провёл в тюрьме семнадцать лет. Позже он говорил, что не мог поверить в происходящее. Не мог поверить, что кто-то всё это время о нём думал, — рассказывает мне сотрудница мемориального Центра и тюрьмы Кассберг докторка Штефи Лиман.

Ещё через год ГДР согласилась освободить уже не восемь, а сто политзаключённых. Только теперь их обменяли не на чемодан с деньгами, а на товары. Это был торг, признаёт докторка Лиман, но этот торг многих сделал свободными.

Обе стороны были заинтересованы в том, чтобы держать сделки в секрете. И особенно в этом была заинтересована Восточная Германия, потому что такие этически сомнительные сделки могли навредить имиджу.

Что подумают в мире, если узнают, что страна буквально продаёт своих людей за товары? Была ещё одна причина не распространяться о сделках с Западом. В ГДР боялись, что её граждане будут стремиться попасть в тюрьму, а из тюрьмы — в списки на выкуп. То есть, воспользуются репрессиями, чтобы сбежать на Запад. В ГДР боялись не напрасно: были случаи, когда так и происходило, подтверждает доктор Вольбёрн.

Мы подходим к неприятному вопросу: сколько стоил один человек? И какой человек стоил дороже? Прежде, чем вы обвините меня в цинизме, скажу, что правительство ГДР смогло ответить себе на этот вопрос: цены на врачей, учителей и активистов действительно отличались.

Сейчас людей обменивают не на товары, а на снятие санкций. Ни Офис Светланы Тихановской, ни представители американской делегации не могут чётко ответить на вопрос о том, как составляются списки на освобождение и какие санкции в дальнейшем будут предметом торга. Когда я спросила об этом советника президента США Джона Коула, он ответил, что списки составляет белорусская сторона. Но, по его словам, ситуация сложнее, чем простая формула “вы отпускаете столько-то человек, а я делаю то и это”.

Формула не была простой и в ГДР. Историки до сих пор не до конца понимают деталей этих сделок. Но доктор Вольбёрн попытался описать для нас базовую схему:

— На Западе была юридическая фирма, которая собирала имена политзаключенных — у неё были контакты с восточными немцами. Эта фирма располагали списком из большого количества имён людей, которые попадали в тюрьмы Восточной Германии по политическим мотивам. Этот список передавали восточногерманскому адвокату Вольфгангу Фогелю, а он отдавал его в Штази.

В госбезопасности изучали список, а также и то, кто и почему в нём оказался. А потом говорили: окей, этого человека мы можем продать, а этого — нет, потому что, допустим, он отсидел только половину срока, ещё рано.

В начале этих сделок так называемая “цена заключённого” стартовала с 40 тысяч немецких марок (около 20 тыс. евро). А в конце существования ГДР за политзаключённого платили уже 96 тысяч марок (около 49 тыс. евро).

Правительство ГДР всё учитывало: сколько денег потратило на обучение человека (особенно врача) и сколько “вреда” принёс активист. Все эти расчёты отражались в цене. И в конце концов эти схемы стали источником дохода для ГДР. В Восточную Германию через ФРГ с покупкой политзаключённых пришло 3,4 миллиарда марок (сегодня это примерно 1,738 миллиарда евро).

— Но эта сумма выплачивалась не наличными, — говорит доктор Вольбёрн. — Западная Германия передавала товары, которые можно было использовать, например, в промышленности Восточной Германии. А в конце восточный режим научился каким-то образом перепродавать эти товары, чтобы получать за них деньги и переводить их на банковский счёт ГДР. И с этого счёта они часто оплачивали свои долги западногерманским банкам. Это очень интересная “круговая экономика”.

И поскольку для ГДР всё это превратилось в источник дохода, то и задержанных становилось всё больше. Уже к 80-м годам человека могли отправить в тюрьму только за то, что он подал прошение уехать на Запад. Его арестовывали под надуманным предлогом и требовали выкуп.

Случаи, когда политзаключённые отказывались быть частью таких схем, тоже были. Они настаивали, что правительство ГДР не получит за них ни одной западной марки.

                                
Если собираешься бежать на Запад, запиши телефон Фогеля

В фильме Спилберга вы могли увидеть образ человека, который был важнейшей фигурой в этих переговорах. Это восточногерманский адвокат Вольфганг Фогель (в фильме его сыграл немецкий актёр Роберт Кох). В начале 60-х Фогель участвовал в переговорах по обмену Абеля на Пауэрса, и он станет главным переговорщиком между Западом и Востоком в следующие десятилетия.

— Фогель сыграл важнейшую роль в процессах обмена, — говорит докторка Лиман. — Я придаю ему такое важное значение, потому что договорённости друг с другом заключали не правительства, а именно адвокаты. Конечно, адвокаты должны были получить одобрение от вышестоящих органов — но в конечном счёте они договаривались друг с другом.

К 80-м годам многие из тех, кто планировал побег на Запад, уже знали имя Фогеля, и знали, что у него есть контакты с западным правительством. И когда кто-то готовил побег, то предупреждал друзей: мол, если я попаду в тюрьму, пожалуйста, попроси моих родственников на Западе “активировать связи” с Фогелем.

Но что делало Фогеля таким особенным? Почему именно этому адвокату оба правительства доверили такие неоднозначные сделки? Мог ли другой юрист взять на себя его роль?

— Он выглядел как дипломат. Он мог действовать и держаться как официальный представитель страны, когда речь заходила о гуманитарных вопросах. И это то, что очень ценилось на Западе. Это был человек, с которым они могли разговаривать, надёжный человек, — говорит доктор Вольбёрн.

Фогель относился к такому типу юристов, которые были вхожи в оба мира. У него была лицензия, которая открывала ему доступ к судам в Западной Германии. Но также у него была лицензия, которая позволяла ему работать в восточногерманской системе. Он мог бывать в обеих частях разделённого Берлина. И при этом он пользовался доверием со стороны восточногерманского правительства.

Фогель даже внешне выделялся. В мрачном ГДР у него был “Мерседес” золотого цвета — и на этом золотом авто он провожал до западной границы автобусы с политзаключёнными.

А ещё у него были связи с секретной полицией, министерством госбезопасности Восточной Германии и людьми, которые в конечном итоге принимали решения в вопросах выкупа политзаключённых. По этой же причине фигуру Фогеля до сих пор неоднозначно воспринимают в Германии.

— Неоднозначная фигура, — соглашается докторка Лиман. — Но очень интересная личность. С одной стороны, он многое сделал для политических заключённых. Его адвокатская фирма постоянно была на связи с их семьями. Но с другой стороны — он служил партии.

Были другие адвокаты, которые пытались взять на себя его роль. Но никто из них не был Фогелем, никто не смог заручиться доверием обеих систем.

Я не берусь сравнивать другого адвоката, спецпосланника американского президента Джона Коула с адвокатом Вольфгангом Фогелем. Но когда к посольству США в Вильнюсе подъезжает чёрный Chevrolet Suburban, который только-только проводил к границе автобус с освобождёнными, я всё же вспоминаю про золотой мерседес.

В интервью Politico Коул рассказывал, что ему было поручено буквально очаровать Александра Лукашенко. Чтобы реализовать эту задачу, адвокату пришлось выпить две рюмки водки “Президент” — одну за президента Трампа, другую — за Лукашенко. А на следующей встрече очаровать снова, сделав кое-что посерьёзнее — пообещав открыть посольство США в Минске.

Очаровав Лукашенко, Коул приехал очаровывать журналистов у посольства США в Вильнюсе. Сотрудницы посольства трижды пытались увести адвоката от неприятных вопросов, в которых звучали формулировки о “торговле людьми”. Но Коул отмахивался от коллег и возвращался к журналистам, чтобы витиевато рассказывать про “непростую формулу” этих переговоров.

Белорусское общество пыталась найти “фогеля” и внутри себя. Но к моменту, когда взялось за поиски, было уже настолько разделено, что людей, вхожих в оба мира, просто не осталось.

Прогосударственный политик Юрий Воскресенский рассчитывал взять на себя эту роль, но став слишком напоказ лояльным Лукашенко, он уже не мог бы заручиться доверием демсил. Да и въезд в Евросоюз ему в конце концов запретили.

У демсил тоже не нашлось представителя, который смог бы приехать в лукашенковскую Беларусь — и хотя бы уехать оттуда, не получив срок. Не говоря уже о том, чтобы увезти с собой группу освобожденных политзаключённых. Так что первым человеком, “въездным” в оба мира, стал именно американский адвокат Джон Коул.

“Иногда муж и жена встречались в таком автобусе впервые после многих лет отсидки”

В переводе с немецкого фамилия Фогеля означает “птица”. И потому тюрьму Кассберг, где многие политзаключённые ждали выкупа, называли “птичья клетка”. Господин Шлоссер познакомился с Фогелем ещё до тюрьмы —  когда был в командировке Берлине:

— Я решил использовать время с пользой, пошёл в его фирму и спросил: у меня есть приятель, который отправил прошение уехать в ФРГ. Что будет с его имуществом, землёй и домом?

Фогель тогда сказал, что если гражданин ГДР планирует уехать на Запад, то его собственность должна быть продана или переписана на членов семьи. Он говорил мне это и так дружелюбно улыбался, как бывает, когда человек уже понимает: тут что-то не так.

Шлоссер встретит Фогеля ещё один раз — когда будет сидеть в тюрьме в ожидании выкупа. Адвокат скажет ему: больше не нужно строить самолёт, вы и так попадёте на Запад. Вас выкупают.

Докторка Лиман показывает нам бывшую камеру тюрьмы Кассберг. Она выгодно отличается от тех, в которых держали заключённых в других тюрьмах — то есть, заключённых, которых не нужно было вот-вот предъявить Западу.

— Люди, которых должны были выкупить, могли днём прилечь на кровать. Свидетели того времени рассказывают, что даже еда у них была немного лучше, чем у простых заключённых, — говорит Лиман.

В тюрьме можно было работать заработать немного денег — но вывозить их на Запад было запрещено. Поэтому заключенным оставалось или отправить весь заработок семье, или купить что-то в небольшом тюремном магазинчике. Купить здесь можно было немногое — чемоданчик, например. Впрочем, это на один чемоданчик больше, чем позволили забрать с собой белорусским заключённым.

Когда господин Шлоссер пришёл в этот магазинчик перед освобождением, там уж всё раскупили. Оставалась только дорожная сумка. И эту пустую сумку он взял с собой на Запад — а остаток денег отправил семье. Ту сумку — а ещё радио, благодаря которому он услышал объявление от “Аксель Шпрингер”, Михаэль Шлоссер хранит до сих пор.

Ну вот и всё, последний шоппинг в ГДР закончился, и господина Шлоссера с другими политзаключёнными перевели из камер в комфортные туристические западные автобусы. Автобусы не должны были привлекать внимания по пути к границе, и поэтому номерные знаки на них переворачивались нажатием кнопки. По ГДР автобус ехал на восточных номерах, а когда проезжали границу, номера менялись на западные.

— И вы можете себе представить, какие эмоции, какие чувства испытывали люди, которые на таких автобусах пересекали границу ГДР и ФРГ, — говорит докторка Лиман. — Некоторые политзаключённые рассказывали нам, что в автобусе стояла гробовая тишина. Потому что людям говорили: вы должны молчать, никто не должен знать о покупке, о передаче людей и вообще об особенностях этого процесса. И поэтому многие сразу замолкали — просто боялись, что их в любой момент вытащат из автобуса и вернут в ГДР. А были ситуации, когда муж или жена в таком автобусе встречались впервые после многих лет отсидки, и тогда там проливалось очень много слёз.

Господин Шлоссер заходил в тот автобус на ватных ногах:

— Потом я довольно долго сидел у окна и ждал, пока автобусы отправятся. Когда мы подъехали к границе, я чувствовал себя очень плохо, меня чуть не вырвало. А потом мы оказались в приграничной зоне, и я понял, что во время поездки прямо на ходу из автобуса вышли двое сотрудников Штази.

Было уже около 18:00. Стемнело. Что же теперь? Автобус остановился — и стоит. Я думал: почему? Почему автобус останавливается? Но он не стоял! Просто нас везли на роскошном западном туристическом автобусе с пневматической подвеской, на нём вы бы даже не заметили выбоину на дороге. В ГДР на дорогах остались только выбоины, а в Западной Германии шоссе было настолько гладким, что я и решил, будто автобус стоит.

Потом была первая остановка на заправке, и я почувствовал себя лучше. И вышел, чтобы подышать западным воздухом.

Говорят, когда автобус пересекал границу, водитель поздравлял освобождённых: ставил кассету с западной музыкой и обещал, что с этого момента уже никто не сможет причинить пассажирам автобуса вреда. А потом людям выдавали ланч-пакеты, пакеты с гигиеническими средствами и популярный напиток Capri Sun.

В отличие от немцев, белорусские политзаключённые не знали даже своего маршрута. Только когда белый туристический автобус свернул в сторону от Ошмян, главный редактор “Региональной газеты” Александр Манцевич понял, что он едет в Литву. Некоторые политзаключённые говорят, что только в этом автобусе впервые за несколько лет услышали вопрос — “как вы себя чувствуете?”

“Я начинал свою жизнь с нуля”

Если бы господин Шлоссер, как и планировал, прилетел в Западный Берлин на самолёте, издательство “Аксель Шпрингер” выплатило бы ему миллион марок. Но он попал на Запад с пустой дорожной сумкой, купленной в тюремном магазинчике.

— У меня с собой ничего не было. Вообще ничего. Из вещей — только то, что было на мне надето. И всё. Я начинал свою жизнь с нуля.

И я с самого начала знал, что ждет меня на Западе. Я знал, что там также, как и у нас, готовят на воде, что там всё тоже самое — кроме того, что на Западе человеку не нужно просить у государства разрешения на всё. И в этом смысле Запад был для меня единственным местом, где я мог быть свободным.

Кстати, единственный человек, который видел всё в другом свете — это мой сын. Когда после переезда я забрал семью на вокзале во Франкфурте, когда мы выехали на автобан, он выглянул в окно и сказал — папа, здесь же трава зеленее, чем у нас!

На Западе Шлоссер, как и мечтал, открыл мастерскую. И построил ещё три самолёта — на одном из них он до сих пор поднимается в небо.

Да, возможности “продавать” политзаключённых только “подкормил” соблазн ГДР усилить репрессии. Да, если для Запада это был акт чистого гуманизма, то для Востока — чистая прибыль. И да, можно говорить о политических последствиях, но лучше смотреть и на то, что это значило для конкретных людей, которые были освобождены, говорит доктор Вольбёрн.

— И это прямое влияние переговоров на человеческую жизнь — что-то, о чём нельзя забывать и что нужно всегда подчёркивать, когда речь идет о подобных выкупах.

В ГДР никто не выходил из автобуса

Некоторые выводы очевидны: в автобусах, которые увозят людей из Беларуси, должны появиться ланч-пакеты и пакеты с предметами первой необходимости. Но решать другие этические вопросы придётся самим.

Доктор Вольбёрн за время нашего разговора несколько раз замечал, что не стал бы проводить прямых аналогий между белорусской и немецкой историями. Но я была с ним не согласна, пока не увидела главное отличие 11 сентября, когда большой белый туристический автобус не смог увезти через границу Николая Статкевича. Мы знаем, что были случаи, когда немецкие политзаключённые протестовали против выкупа, но мы не знаем случаев, когда кто-то заставлял автобус остановиться — и возвращался в ГДР.

И поэтому же мы не знаем, как повёл бы себя Вольфганг Фогель, если бы провожал автобус со Статкевичем на золотом “Мерседесе”. Нам остаётся надеяться на Джона Коула (на чёрном Chevrolet Suburban).

Тогда, 11 сентября у посольства США в Вильнюсе, я спросила Коула о жене. За несколько часов до этого Грета Ван Састерен написала в Twitter, что не разговаривала с мужем уже два дня. Те самые два дня, которые Коул провёл в Минске. Я предположила, что переговоры были непростыми, раз за два дня он не смог позвонить жене. “Was it a tough time, Mr Coale?”

“Время вдали от жены для меня всегда тяжелое”, — пошутил американский адвокат.

Эти слова Коула меня обнадёживают: вероятно, он поймёт Николая Статкевича. К тому дню, когда американская делегация покинула Минск, Статкевич не говорил с женой, Мариной Адамович, 2 года и 7 месяцев. Лукашенко держал его в изоляции: ни писем, ни звонков.

А ко дню, когда выходит этот текст, Марина провела без новостей о муже ещё 18 дней. Он пропал 11 сентября, как только пересёк границу с Беларусью, отказавшись уезжать “на Запад”. Александр Лукашенко уверяет, что Статкевич снова в тюрьме — но мы не знаем наверняка даже этого.

И если спецпосланнику президента США удастся найти выход из этой драмы, то уже на белорусском, а не немецком опыте будущие демократии будут учиться вести переговоры с диктаторскими режимами.

А ланч-пакеты, всё-таки, хорошая идея.

При поддержке "Медиасети"